Статьи

Снайпер — одна из элитных армейских профессий, покрытая флером военной романтики и боевыми байками. Но мало кто знает, что снайпер — это тяжелая работа для людей физически и психологически сверхстойких: подготовка к боевому выходу за несколько суток; десятки часов сосредоточенного наблюдения за целью в недвижимой позе в жару, лютый холод, дождь или снег; вода — через трубочку из резервуара снайперского наплечника; пища — кусок шоколада; для физиологических нужд — специальные приспособления… Иногда ради одного-единственного выстрела снайпер находится на огневой позиции по несколько суток почти без сна, в постоянной боевой готовности. Но, несмотря на всю сложность, особого мастерства в снайперском деле достигают представительницы слабого пола. Так что — слабого ли?

Знакомьтесь: Юлия Матвиенко — женщина-снайпер, позывной «Белка». Она героиня проекта «Невидимый батальон», реализуемого общественной организацией «Институт гендерных программ» при поддержке агентства США по международному развитию через проект USAID «У-Медиа», воплощаемый Интерньюс Нетворк. Цель проекта «Невидимый батальон» — исследовать и сделать достоянием гласности специфику участия женщин в боевых действиях во время АТО, изучить особенности их адаптации к мирной среде после демобилизации, а также осветить результаты своих исследований, чтобы «Невидимый батальон» наконец стал видимым. Ведь присутствие женщин на войне — тема для руководящего состава ВСУ весьма неудобная, поскольку до гендерного равенства в украинской армии ой как далеко.

— Юлия, расскажите, пожалуйста, почему вы решили принять участие в проекте «Невидимый батальон»?

—Когда я пришла в Вооруженные силы Украины, в учебке нас учили упражняться с автоматами, мы сдавали нормативы, бегали, ползали, рыли окопы, преодолевали полосу препятствий. С нас, девушек, требовали больше, чем с мужчин. И это правильно, ведь это для нашей же безопасности. Мы очень старались. Но потом оказалось, что женщины не имели права занимать должность снайпера, поэтому числились как санитарные инструкторы, водители-механики, швеи, поварихи. Переживали: если с нами что-то случится во время боевых действий, у комбата будут проблемы. Ну разве может швея или санинструктор получить ранение на оккупированной территории, разве может повариха пропасть ни с того ни с сего бесследно? Но все же воевали. Потом случилось так, что нас пригласили в администрацию президента на вручение государственной награды — ордена «За мужество». После церемонии, во время разговора с начальником Генштаба, женщины, там присутствовавшие, рассказали о ситуации с женскими и неженскими должностями в ВСУ. Оказалось, что в Минобороны над этим вопросом уже работают. И действительно, через несколько месяцев меня пригласили в Генштаб, где правозащитники, депутаты, генералы и волонтеры обсуждали именно этот вопрос. И приказ насчет гендерного равенства в ВСУ тогда подписали. Сейчас девушки могут быть не только швеями, поварихами, связистками или медиками, но и снайперами и корректировщиками. На том же мероприятии в Генштабе я узнала о проекте «Невидимый батальон», познакомилась с его руководителями. Тогда и решила принять в нем участие, ведь это важно, это все ради нас, женщин, которых будто и нет на войне.

— С чего для вас началась война?

—Не могу сказать точно. Наверное, это было в несколько этапов. Первый — это Майдан, когда людей забивали до смерти в Мариинском парке. Потом — расстрелы на Грушевского, где в людей стреляли, как на сафари. Это было ужасно. Мир перевернулся! Украинских людей уничтожали те, кто должен был их защищать. В то время я была дома, с детьми, и лишь они меня удержали, чтобы не поехать в Киев. Я ходила на запорожский Майдан. Его тоже жестоко разогнали, людей били, загоняли по улицам, как скот. Потом был Крым. Там родственники мужа — брат, мама и отец… Когда они звонили и говорили, что наше родное Запорожье — это Россия, мой муж возмущался. Как-то на вопрос отца: «Если я приеду к тебе, ты в меня будешь стрелять?» — ответил: «Да, отец, если ты приедешь с оружием строить здесь Россию, я в тебя буду стрелять». Тот разговор с родными была последний, они остались в Крыму…

Второй этап — когда в Запорожье привезли тело погибшего «Матвея», бойца батальона «Донбасс», которого убили, когда батальон попал в засаду в Карловке. Самооборона о похоронах никому не говорила из-за возможных провокаций. Но от ОГА, где было прощание, прошла информация «Общественного», и очень быстро на площади собралось много народа. Тогда мы пронесли гроб по центру города, и люди вздрогнули от боли и печали. Это поразило, и я очень остро поняла, что надо что-то делать, что это война. Тогда я стала волонтером. Мы собирали помощь по магазинам и супермаркетам, дежурили на складе, куда люди сносили помощь, паковали коробки, грузили их в автомобили. Отправляли помощь в Днепр, где в аэропорту формировали палеты, которые военные сбрасывали с неба заблокированным на передовой ребятам.

Третий этап — август 2014-го… Как-то одна из наших волонтеров позвонила по телефону и попросила срочно найти триста мешков для трупов, потому что уже нигде нет, уже все раскупили. Я тогда была сама дома, и я сорвалась, кричала, как раненое животное. Это был ужас! Триста погибших! И уже мешков нет, так сколько же их погибло! Мальчики, родные, пусть это будет страшный сон! До сих пор не знаю, как я овладела собой. Нам тогда пошили эти мешки. Но в то время я встретилась со знакомым, который забирал из морга тело своего друга, он рассказывал, что ему вынесли два мусорных пакета…

Потом начали плести защитные костюмы «кикиморы». Волонтеров было много, но и работы хватало, мы забывали, когда спали и ели, забывали обо всем…

Четвертый этап — осень 2014 — весна 2015-го. Самооборона пошла на фронт. Мы заботились о 55-й бригаде, 37-м батальоне, подразделениях Нацгвардии. Ребята и их родственники стали для нас родными. Мы ездили на передовую к ним, и возвращаться в мирный город мне было все труднее. Они там, а ты здесь, каждую минуту думаешь, как они… Я поняла, что должна делать еще больше, чтобы эта проклятая война кончилась. Поэтому решила, что буду оберегать ребят на передовой. А это и есть работа снайпера.

— Как отреагировали родные?

—Когда я начала ездить на передовую и редко бывать дома, я просила у детей прощения… На что дочь, ей тогда было девять лет, сказала: «Мам, ты делаешь очень нужное дело, ты помогаешь людям!» Сыну, когда началась война, было семь. Он гордится тем, что отец и мама защищают Украину. Но грустит. Сейчас дети живут с моей мамой. Молятся, ждут и очень радуются, когда мы с мужем приезжаем домой. Мама у меня очень героическая женщина. Она болеет, ей трудно, но держится. Мой отчим тоже держится. Кстати, он российский полковник в отставке, в свое время в соцсетях довел себя до инсульта, убеждая бывших коллег, что его, россиянина, никто в Украине не обижает.

— Позывной «Белка» — это потому что рыженькая?

— Сначала позывной был «Рыжая», его придумал наш начштаба. Но пришел комбат и сказал, что я принадлежу к рыжим и пушистым, поэтому «Белка». Так и осталось, как комбат сказал. Он для нас был отцом — большой, надежный, свой. Когда шла в батальон, знала: что бы ни случилось с нами, он по минному полю за нами приползет и вытащит, следует это по уставу или нет.

— Что вас поразило на передовой в первые часы, когда туда прибыли?

—Это было осенью 2014-го, когда приехала как волонтер в 37-й батальон. Было поздно, и пришлось остаться у ребят ночевать. Это была Новобахмутовка. Там с места дислокации очень широкий вид открывается. А ночью работала артиллерия, «Грады». Авдеевка, аэропорт, Горловка — на горизонте все пылало и летало, это был ад. Мне тогда показали яму, сказали: «Услышишь команду «Нора!» — у тебя есть четыре секунды, чтобы туда прыгнуть». На меня надели броник, каску… Проснулись где-то в 6:00 от залпов «Града», будто он возле нас работает. Тогда узнала, если хорошо слышать «Град» — это хорошо, свои, а если где-то далеко, то по нам… Тогда, вернувшись в Запорожье, хотела кричать людям на улицах: «Люди! Там война!» Сдерживалась. Понимала, что не услышат, ведь чтобы осознать, надо увидеть. Но это хорошо, что они не видят. И не видят наши дети. Поэтому мы должны войну сюда и близко не подпускать… Всеми силами.

— Юля, как вы чувствуете себя в мужском коллективе?

—Для меня давно нет разницы между мужским и женским коллективами. С девушками-волонтерами чувствовала себя прекрасно, и в коллективе ребят-солдат, командиров — тоже. Ребята — это мои братья, которые должны вернуться домой живыми. А я с ними, чтобы хоть чем-то им в этом помочь. Когда иду в разведку — это для того, чтобы пехота, сидящая в окопе, была в безопасности. Уничтожение сил противника тоже бережет наших ребят. Я знаю, что этих ребят в глаза никогда не увижу, но они мне родные. Очень переживаю, когда что-то случается, но собираю себя в кулак и делаю свою работу.

— Вы на войне в любое время рискуете жизнью. Страшно?

—Страшно… Меня очень выручает то, что у меня запоздалая реакция на стресс. То есть когда уже все кончилось, все в безопасности, у меня начинают трястись руки и колени. Это выход адреналина. Поэтому, когда мне нужна ясная голова, она у меня есть. А что потом — это уже неважно. Это можно пережить.

— Что помогает преодолевать страх?

—Всем страшно… Когда страха нет, исчезает осторожность, появляется большая вероятность того, что погибнешь или подвергнешь опасности товарищей. Но нельзя, чтобы страх мешал. Чтобы не давать ему волю, мы еще в учебке придумали способ: в самой трудной ситуации… петь песенку. Это действительно помогает. Когда нет сил ползти, когда замерзаешь, лежа на морозе, и надо прекратить дрожь от холода, когда по тебе стреляют, а ты не можешь даже голову поднять, тихонечко под нос напеваешь. Моя песенка — «Била мене мати березовим прутом, щоб я не стояла з молодим рекрутом». Была ситуация, когда по мне стреляли, и ребята уже думали, что меня нет. А потом услышали, как я тихонько себе пою, и поняли, что со мной все хорошо.

— Юля, вы очень красивая. На войне принаряжаетесь? Или не до этого?

—Не считаю себя красивой. И в окопах даже не думаю об этом. Когда-то, еще осенью 2015-го, мы каждую ночь делали засады, а утром возвращались в блиндаж отсыпаться. Мне позвонила очень хорошая девочка из Запорожья, хотела помочь нам, девушкам, предлагала выслать какие-то маски, приехать и сделать маникюр. Я тогда так и не смогла ей объяснить, что мы живем в яме, что всю ночь пролежали на кладбище, что ногтей у нас нет, чтобы их не повырывать, и что мы уже две недели не мылись, из гигиенических процедур — только влажные салфетки. Но так не всегда. Мы научились организовать себе быт в любом поле. Красили волосы с помощью зубной щетки и вилки. Ребята над нами посмеивались, своим женам по телефону рассказывали, что не стоит ходить к парикмахерам, можно красоту навести щеткой и вилкой. А еще на передовой ребята зимой баню мастерят, летом — душ. Но о красоте здесь не думаешь, не нужно это.

— А как насчет мужского внимания на передовой? Ведь ребята по полгода без женщин…

—Никто и никогда глупых мыслей в голову не пускает. Это лишнее. Каждого ждут дома, каждый должен вернуться к своей семье. Да, за девушками других профессий иногда ухаживают, за нами — нет, уважают. У нас всегда при себе оружие. Но, знаете, все же стараемся не очень показывать, что мы женщины. Когда я жила с ребятами на взводном опорном пункте, больше всего боялась идти в полевой душ. Старалась мыться очень быстро, ведь если начнется обстрел, у тебя два варианта: то ли прыгать голой в окоп, то ли погибнуть в этом душе, пока оденешься. Ну, и еще ранения боюсь — как тебя ребята будут раздевать...

— И что, ни разу никто не ухаживал?

—Были ситуации, когда ребята объяснялись, но я не обращаю внимания. А то еще и по голове могу дать, чтобы на место встала. Потому что есть мирная жизнь, там надо любить. Там есть девушки, которые в платьях, которые хорошо пахнут, которые не кричат по ночам и не воюют во сне... Мой муж это знает, и даже не ревнует. На войне мой пол — солдат.

— Юля, муж воюет вместе с вами? Как относится к тому, что у вас такая непростая работа на передовой?

—Нет, не вместе, у него более технический профиль, он связист. Недавно он подписал контракт, а я перевелась в их подразделение. Но даже теперь мы встречаемся только на базе или в отпуске. Что касается моей профессии, наверное, лучше он сам ответил бы, но, думаю, что, зная меня 15 лет, муж понимает: я не могу быть в стороне от этой войны. Да, у нас разные профессии, но на территории боевых действий все рискуют.

— Если бы вы услышали весть, что война окончилась, что в первую очередь сделали бы?

—Хочу ее услышать где-то на российско-украинской границе в довоенных пределах. Потом, когда увижу бетонную стену и заминированные от «братьев»поля, поеду куда-нибудь, где нет людей, и буду реветь. Тогда уже будет можно. За всех, за все... За то, во что нас превратили; за то, что нам пришлось пережить; за то, что жива. Поеду к мальчикам на могилы, ко всем, поговорю с ними. Потом вернусь в Донецкую область, буду просить обещанные атошникам 2 га именно там, и буду уговаривать беженцев вернуться домой. Надо, чтобы патриоты вернулись, это хоть и разоренная земля, но наша. Это — Украина.

— Юля, вы еще воюете, так что должна быть некоторая конфиденциальность, и принимать участие в публичных проектах — это определенный риск.

— Да, у меня такая работа, что я должна закрывать лицо, и когда нужно — я его закрываю. Однако, если все время молчать, ничего не изменится в нашей жизни. Впервые я выступила на телевидении как волонтер. Я переживала тогда — прифронтовой город, много сепаров. Но прошло, и благодаря телевидению мы сделали намного больше, чем сделали бы без него. Сейчас то же самое. Молчать, прятаться, бояться — ничего не изменилось бы, и девушки, которые выполняют серьезные боевые задания, до сих пор числились бы швеями и поварихами. Ну хорошо, меня узнают, найдут и убьют — и что? Они сразу победят в войне? Нас таких тысячи. Нет… Не следует молчать. Мы не герои. Мы просто делаем то, что делаем, мы есть. И еще — все будет хорошо! Все будет Украина! Потому что мы действительно этого заслуживаем!

Информация о материале

Опубликовано: 30 августа 2017

Наверняка, многие натыкались на комментарии россиян, близко видевших Путина в начальной фазе его президентства. Лет 10 назад, когда на нем был еще не такой слой позора и преступлений, ограниченный в нижней части казнокрадством и наркоторговлей, а в верхней – утопленной в крови Ичкерией, многие замечали в нем желание походить на известный киношный персонаж. Несколько человек на деталях поведения, мимике, жестах и прочем показывали, как Путин хочет быть похожим на штандартенфюрера СС Макса Отто Штирлица из фильма «Семнадцать мгновений весны».

До «Мюнхенской речи» 2007 года, когда Путин переобулся в ковбоя «Неуловимого Джо», в его повадках действительно сквозил «штирлицевский» стиль: задумчивость, многозначительность, иронические улыбки и прочие сценические ухмылки. Еще бы, в свое время Штирлиц был одним из самых выдающихся любимцев 1/6 суши, а Путину тогда очень хотелось нравиться все тому же забитому населению.

Но несколько дней назад автору довелось в который раз просмотреть древнюю совковую комедию «Бриллиантовая рука» и на одном из моментов он чуть не подавился бутербродом с икрой «заморской, баклажанной». До этого момента, автор уверенно считал, что Путин выбрал себе другой фетиш в виде Чинганчгука или Виннету, индейца из совместных Югославско-ГДРовских фильмах об индейцах. Надо сказать, что к такому выводу пришли очень многие. И то сказать, та же лошадь (пони?), тот же «Винчестер» в руке, тот же голый торс, разве что пера в шевелюре не было. Но и тут Путин отыграл свой номер. Прямо скажем – с шевелюрой у него не сложилось, но он это компенсировал, одевшись целиком в стерха.

И тут – «Бриллиантовая рука». В Штатах, пародируя сценки с Трампом и Путиным, тот представляется без верхней части одежды и непременно – уверенно-хамоватым типом. Но американцы не смотрели наших старых комедий и просто не смогли найти образ со стопроцентным попаданием, в который Путин вжился после Штирлица. Помните, как управдом, в исполнении Нонны Мордюковой купила никому ненужные лотерейные билеты и распорядилась распространить их среди жильцов дома? Вот этот самый образ и стал знаменем Путина. А угроза отключить газ стала уже сакральной. Путин полностью вжился в образ управдома.

Если поскрести то, что сейчас осело в Кремле и рядом с ним, то можно увидеть, что все они усиленно играют роли королей, императоров, полководцев на конях и прочих киношных деятелей. Они не погружаются в историческую или литературную классику, особенно мировую, а потому – копируют то Штирлица, то бесноватого Петра, то какого-то бронелобого Жукова, но все они – играют и уже довольно сильно заигрались.

Но что характерно, такая игра была бы невозможной, если бы публика не аплодировала и не просила исполнить какой-то трюк на бис. Без этого теряет смысл сама игра, ибо, не разинув варежку и не наблюдая за игрой, публика непременно станет внимательно смотреть за кошельком и из него было бы крайне трудно вынуть деньги, что с успехом и делают нынешние кремлевские паяцы.

За последние девять лет Путин и его труппа устроились играть пьесы, примерно одинаковые по смыслу и декорациям. Их названия меняются от «Защитим», «Отстоим» до «Путин введи», но все они входят в один цикл, под общим названием «Принуждение к миру». Публике очень нравится именно такой набор пьес, и они упиваются тем, что Путин кого-то к чему-то принуждает. Но все эти мероприятия неизбежно привели к двум последствиям, весьма неожиданным для публики, и как оказалось – для самой труппы с ее альфа-артистом.

Первое последствие весьма предсказуемо и неизбежно. Публика все так же отвлекается на действо, происходящее на сцене, особенно когда очередной персонаж вопиет о том, что надо сбросить атомную бомбу в Босфор, чтобы волна смыла Стамбул, а другой рассказывает про ядерную пыль. Это позволяет ловким артистам все глубже засовывать руки в их карманы и похоже на то, что уже не удается там нащупать привычных денег или чего-то еще, кроме отдельных частей тела, мирно соседствующих с карманами. Короче говоря, интенсивность сценической работы уже не приводит к желаемым материальным последствиям.

Но самым радикальным оказалось другое последствие. Оказалось, что все эти годы публика смотрела представления любительского театра, даже скорее не театра, а цирка. Руководитель хоть и рассказывал о том, что «не пора ли нам замахнуться на Уильяма, нашего, Шекспира?», но, на самом деле, существуют коллективы, работающие профессионально, мощно и надежно. Своими безвкусными экзерсисами, путинские актеры таки привлекли внимание профи и похоже на то, что те решили показать, как это делается.

Прямо сейчас и россияне, и весь остальной мир начали смотреть пьесу «Принуждение к миру», но если раньше россияне там были актерами, то теперь – декорациями. Главный герой этой группы профессионалов позавчера был в Киеве, но пока по сценарию – не его текст. Мы уже приводили вольный перевод его знаменитой фразы именно в этой пьесе, но нам сбросили его в виде цитаты, которую мы в завершении предлагаем нашим читателям. Генерал Мэттис как-то сказал бестолковым деятелям:

«I come in peace. I didn’t bring artillery. But I’m pleading with you, with tears in my eyes: If you fuck with me, I’ll kill you all.»

Дословно по смыслу — «Я пришёл с миром, а не воевать (без ничего тяжёлого для войны/драки). Но я прошу Вас со слезами на глазах — если Вы будете со мной играть/вы*бываться я вас всех убью/перешибу».

В общем, россияне очень полюбили пьесу «Принуждение к миру» и это – дело их вкуса, но теперь они ее увидят в совсем иной интерпретации. Будет интересно.

Информация о материале

Опубликовано: 29 августа 2017

Генерал Джеймс Меттіс - морський піхотинець США, який пройшов усі щаблі американської військової кар'єри, став міністром оборони США та брав участь у військовому параді у День Незалежності України в Києві. Меттіс широко відомий на Заході своїми афористичними висловлюваннями, які нерідко викликали резонанс в американській пресі.

Колеги переклали багато висловлювань генерала Меттіса. Я обрав дещо, що мене найбільше вразило

тут: https://www.mfaua.org/uk/publications/33mattisyzmy

тут: https://en.wikiquote.org/wiki/James_Mattis

тут: http://freebeacon.com/nationa…/the-best-from-mad-dog-mattis/

1. «Жодна війна не закінчена допоки ворог не скаже, що для нього все закінчено. Ми можемо думати про це, ми можемо заявляти про це, але насправді голосувати має ворог».

2. «У цю епоху мені байдуже, наскільки ти блискучий у тактичному чи оперативному мистецтві. Якщо ти не здатний створити гармонію, навіть порочну гармонію, гармонію на полі бою, яка базується на довірі між усіма службовими ланками, між коаліційними та вітчизняними службами, між цивільними та військовими службами - то тобі треба забиратися додому, твій тип лідерства вже є застарілим. Нам потрібні офіцери, які вміють створювати гармонію між усіма службовими ланками».

3. «Будь ввічливим, будь професіоналом, але завжди май план, як вбити кожного, кого зустрінеш».

4. «Коли ти вперше когось «завалив» - це значна подія. Бо, як кажуть, у світі є козли, яких треба застрелити. Є мисливці, і є жертви. Виходячи з вашої дисципліни, спритності, слухняності, пильності від вас залежить, чи станете ви або мисливцем, або жертвою».

5. «Це приємно - вбивати деяких людей. Я буду з вами. Мені подобається бійка».

6. «Я прийшов із миром. Без артилерії. Але я благаю вас зі сльозами на очах: якщо ви спробуєте наї#ати мене, то я вб'ю вас усіх».

7. «Я намагаюся благати вас не протидіяти нам. Бо якщо ви це зробите, ті, що виживуть, будуть писати про те, що ми зробимо з вами навіть через 10 000 років».

8. «Існують люди, які думають, що ви маєте ненавидити їх, щоб стріляти в них. Не думаю, що так робите ви. Це просто робота».

9. «Морські піхотинці не вміють писати слово «поразка».

10. «В основному це питання волі. Чия воля зламається першою? Наша чи ворога?»

11. «Ми знаємо, що у важкі часи цинізм – це ще один спосіб здатися, і в армії ми розглядаємо цинізм чи капітуляцію як одну з форм боягузтва».

12. «Дехто буває збентеженим, коли не сталося того, що вони вважали неминучим. Якщо так, то це означає, що в них завищене відчуття ризику, що спричиняє бажання його уникнути. Ви повинні бути спроможними почувати себе комфортно у непевності».

13. «Озираючись назад, можу сказати, чого я навчився у морській піхоті: мислити як людина дії, і діяти як мислитель!»

14. «Що не дає вам заснути уночі? - Нічого. Я не даю заснути уночі іншим».

15. «Я не переймаюся стресом. Я його створюю».

Джеймсу Меттісу 67 років. Він чотиризірковий генерал армії США (найвище звання). Він закінчив школу морських піхотинців, командний коледж морської піхоти, Національний військовий коледж, Центральний університет Вашингтона.

Пройшов усі командні ланки, починаючи з командира взводу. Став відомим як командир морських піхотинців, який мав блискучу кар'єру, та командував 58-м оперативним угрупованням американских військ під час вторгнення в Афганістан та повалення влади талібів 2001 року. Командував 1-ю дивізією морської піхоти під час вторгення в Ірак та повалення режиму Саддама Хусейна в 2003-му.

Закінчив військову службу на посаді головнокомандувача Об'єднаного командування США у 2013 році. Раніше обіймав посади командувача експедиційними силами морської піхоти США та Центрального командування морської піхоти. Американські закони забороняють обіймати посаду міністра оборони військовим, які залишили службу менше ніж 10 років тому. Тому більшість міністрів оборони США були цивільними особами. Але спеціально для Меттіса Конгрес США ухвалив зміну законодавства - і йому дозволили обіймати посаду міністра, хоч він залишив службу лише чотри роки тому.

Джеймс Меттіс на посаді міністра оборони відзначився багатьма антиросійськими висловлюваннями та значно підвищив рівень стосунків із Україною, ставши першим із 2007 року американським міністром оборони, який відвідав Україну, та взагалі першим, хто взяв участь в українському параді разом із американськими підрозділами.

Меттіс користується беззаперечним авторитетом у збройних силах США.

Информация о материале

Опубликовано: 29 августа 2017

Я хочу уехать. Куда-нибудь туда, на Запад, вслед за миллионами хватких, трудолюбивых, предприимчивых, умных. За миллионами тех, кто надеялся и даже боролся, но устал. Кто предпочел свою мельничку донкихотству. Кто слал деньги сюда, а теперь забрал детей и отчалил, бросив стариков и фразу на прощание: «Жизнь одна и идет она в одну сторону».

Я хочу уехать от несостоявшейся Независимости. Ибо, оглядываясь назад, меня не покидает мысль, что политический класс использовал независимое Украинское государство только с одной целью — разворовать. Мы потеряли территории, усохли в демографии, почти добили медицину, образование и промышленность, грохнули науку. Зато мы блистали в рейтингах «Форбса». Но даже это время прошло, потому что мы потеряли территории, усохли в демографии, почти добили медицину, образование и промышленность, грохнули науку.

За двадцать шесть лет лишь немногие поняли, что «меншовартість» — это не только по отношению к России, но и к Западу тоже. Власть так и не научилась говорить твердое «да» и твердое «нет», когда речь идет о национальных интересах. Она готова обменивать эти интересы на любом рынке, лишь бы ей не мешали обогащаться.

Я хочу уехать от президента, рожденного под знаком «Жадные Весы». От президента, не задающего трендов развития и не принимающего стратегических решений. Не принимающего, по причине взвешивания копеек от остановки на том или ином варианте.

Хочу уехать от олигархов, льющих крокодильи слезы по поводу низкой капитализации их бизнеса в нецивилизованной стране и неизменно во время выборов финансирующих победителей кастинга подлецов. Я просто хочу уехать от глупости.

Я боюсь избирателей, крадущих у меня пятилетки нормальной жизни и разменивающих свою на 200 гривен. Я хочу сбежать от жителей городов, готовых «доверить ключ от своей квартиры» матерому аферисту с десятком лет отсидки и неизменным трауром под ногтями. И от сельских избирателей, готовых отдать голоса за человека, на заре девяностых рэкетировавшего не вилами, а журналистским удостоверением приторговывавших наркотой аптекарей.

Я увидела, как часть волонтеров продалась и нажилась. Но я хочу уехать, чтобы не видеть, как окончательно сойдут с ума от чужих горя, крови, боли и слез оставшиеся честные.

Я не хочу видеть, как рейдеры и рекетиры, обзаведясь идеологией, нашивками и сбиваясь в корпусы и охранные агентства, потрошат безнаказанно фирмы, банки и непонравившихся граждан. Не объяснили им властные кураторы, что патриотизм — это не забирать, а отдавать.

Я 45 лет смотрела в окно на Голосеевский лес и не хочу увидеть, как его заслонят и убьют тринадцать 27-этажных блоков, выстроенных по наводке продажной гэбни, выпускающей из СИЗО бизнесмена-сепара за сотню квартир. Да если б только продажных… К тому, что меня «слушают», за два десятка лет я привыкла. Но когда я вижу ложащиеся на стол президента резюме моих телефонных разговоров, где Красная шапочка на ковре-самолете залетает в Винтерфел, я ужасаюсь уровню компетенции моих соглядатаев. Не за себя страшно. За страну. За президента, которого кормят продуктом интеллектуального несварения.

Хочу уехать от вездесущей и всеоправдывающей фразы: «Ну, вы же знаете в какой стране мы живем». От лжи и подмен, путающих пиар с делами; политически активного бизнесмена — с президентом; количество обысков — с эффективностью власти; объявление подозрения — с приговором суда; приговор продажного суда — с истиной; истерику — с диктатурой; болтунов — с реформаторами…

Я устала клянчить деньги на газету. Перетаскав в редакционную бухгалтерию из дому все, что могла, еще в 2000-е, я устала быть лавирующей попрошайкой, не желающей попадать в плен отечественного бизнеса. Я устала не писать, потому что мне нужно искать деньги для выплаты нищенских зарплат и гонораров, для поддержания неведомо кому нужной площадки, где думающие люди публикуют умные, системные, общественно важные и государственно-прикладные тексты.

Я хочу сбежать. Но! Да, вы правы, — я останусь.

Потому что темнее всего перед рассветом. А я знаю, что он начнется еще в этом десятилетии. Не спрашивайте, — откуда. Просто знаю и все.

Не уеду, потому что мои родители должны, ссутулившись, сидеть на могилах своих матерей и отцов, когда захотят с ними поговорить.

Потому что моим детям нужна Родина, а они должны быть нужны ей. Даже если они не строители и продавцы, а бесполезные ныне биохимики, изучающие мозг человеческий. Тот самый орган, который не поспевает не то что за информпотоком и функционалом гаджетов, а даже за нумерацией айфонов.

Потому что, забыв о хабалках-перекупщицах, я не уеду от нечаянной радости печальных сморщенных старушек. Кто же тогда купит у них ненужный килограмм творога, мятую малину, неумытую картошку?

Потому что, побывав почти в полусотне стран, я не видела Харьков, Шацкие озера, черновицкий универ, Каменец-Подольскую крепость и только-только разобралась в нумерации станций Фонтана. Я, энтомолог Печерских холмов, еще не видела свою страну.

Я не уеду от Любомира Гузара, который приехал из благополучного мира, чтобы сделать нашу страну лучше; который вернулся, чтобы остаться. От Леси Литвиновой: я ей не нужна, но она нужна мне. От Виталия Шабунина: у него такой красивый хук! От стариков-конструкторов, помнящих, что ОПК — это не только откат. От чудом уцелевших нищих школьных учителей, ученики которых привозят медали со всемирных олимпиад. От нескольких тысяч умных студенческих глаз, пусть в стране и останется только половина из них.

Я не уеду от тех, кто не сдался. Кто мужает, умнеет, крепчает. Кто учится на своих ошибках. От тех, кто будет готов, а не думает, что уже готов, когда Украине выпадет очередной шанс стать другой. Я хочу застать этот день. Я хочу в этом участвовать. Я хочу наконец-то обрадоваться тому, что получилось.

Я знаю, что все прекрасно справятся без меня. Но я не уеду. Мне некого там любить. Не в кого верить. Не за кого рвать сердце. Пусть оно порвется здесь.

Информация о материале

Опубликовано: 29 августа 2017